Екатерина Мурашова - Все мы родом из детства
Против всех моих ожиданий первым заговорил мальчик:
– Скажите, пожалуйста: отдельная, уникальная человеческая личность – это действительно самое ценное, что есть на свете?
– Н-не знаю, – опешила я, потому что только что приготовилась совсем к другому. – Тут, наверное, надо в контексте смотреть.
– Ну, мы так в гимназии на обществознании проходили, – объяснила девочка. – Права личности, все такое…
– Э-э-э… – неопределенно проблеяла я, все еще не в силах перестроиться. Эта влюбленная парочка явилась к психологу в детскую поликлинику, чтобы обсудить программу школьного курса обществознания?!
– Я у вас уже один раз была, с мамой, когда мы с братом дрались, – объяснила девочка. – Вы сказали: разделить пространство и установить правила. Нам тогда помогло…
– Ага, – я ее совершенно не помнила, должно быть, это было несколько лет назад. – А теперь?..
– Все люди равны. Никто не лучше никого, ни по каким признакам – раса, национальность, здоровье, ум, профессия, честность и т. д. Нельзя дискриминировать. Так? – упрямо наклонив голову, продолжал мальчик.
– Ну, теоретически так, – согласилась я, все еще ничего не понимая. – Но это абстракция. В реальности для каждого человека есть близкий круг – родные, друзья…
– Да. Но ведь самая близкая и касающаяся до меня личность – это я сам.
Я почувствовала ловушку и для ускорения процесса прыгнула в нее по собственной воле:
– Да.
– Вот! – мальчик вскинул на меня торжествующий взгляд. – А если я сам (личность, верховенство которой у нас в школе проходят) – высшая ценность, то, получается, к чему мне стремиться? Ублажать себя? Но я чувствую, что это неправильно. Обязательно должно быть что-то больше меня.
– Гм-м…
– Но что? Про родину у нас в гимназии говорят так: «Это не модно, чувак, все равно придется отсюда сливаться». Народ? Но какой? Ведь я, например, полукровка. Семья? Странно, если я сейчас начну служить матери и отцу, правда? Это уже идиотизм какой-то будет… Служить Богу? Даже если Он есть (я этого не чувствую, хотя меня и крестили), то зачем Ему это? Он ведь не для того дал мне жизнь, чтобы я Ему молился? Я… мы с Алиной пробовали волонтерами с больными детьми. Это правильно, наверное, но я отчетливо чувствовал, что я это делаю именно для себя, а не для них… Но должно же быть что-то! Должно! – почти с отчаянием повторил он.
«Мальчик, думающий и одновременно патологически честный», – подумала я и почему-то разозлилась, обидевшись, по всей видимости, за девочку.
– Послушай, а вот то, что вы с Алиной есть друг у друга, – это как, совсем ничего не значит? Вообще-то близкие люди, семья, дети, в конце концов…
– Очень много значит, – серьезно сказал он. – Очень-очень, и Алина знает. Но…
– Послушай, сбегай сейчас вниз в регистратуру за своей карточкой, ага? – попросила я. – Мне нужно номер страховки в журнал вписать.
Когда он ушел, вопросительно взглянула на Алину. Сейчас, вот сейчас она мне объяснит, что тут происходит на самом деле.
– У меня два младших брата, – сказала Алина. – Мама говорит, что живет только ради нас, ради семьи. И, кажется, это правда. Но это ужасно, мне хочется от этого бежать куда глаза глядят. Но я ее дочь. И вот сейчас мне хочется назначить Игоря смыслом, целью моей жизни. Это неправильно.
– Один человек не может быть целью другого. Должно быть что-то еще, – резюмировал вернувшийся Игорь.
И я сдалась. Они действительно пришли с этим вопросом.
– Это от биологии, – сказала я. – Одна из многих ловушек. Материалом для эволюции всегда была не отдельная особь, но популяция, вид. Поэтому тот, кто умеет думать и чувствовать, чувствует ну просто на клеточном уровне, что есть у мира для него какая-то задача, бо́льшая, чем его личные интересы. Это правильно, и во всех эпосах и книгах, во всех религиях это обыгрывается. Если никто не лучше никого, то, конечно, возникает много вопросов. Но видеть ближайшей и конечной целью себя самого – это тупик. Тогда уж лучше отношения «сеньор – вассал», как у рыцаря Роланда, или дети, семья, как у твоей матери, Алина.
– Но мы не животные, – сказал Игорь. – А если не религия и не рыцарский эпос, то что же для нас?
– «Счастье для всех, и пусть никто не уйдет обиженным!»[1] – не удержавшись, процитировала я. Смотрели непонимающе – видимо, не читали.
– Лучшие, самые умные люди веками думали, как совместить личное и общественное, – сказала я. – Столько дров наломали… Вы должны были в школе проходить…
– Мы в гимназии вроде что-то другое проходим, – сказала Алина.
– Ну да, у вас другие песни, – усмехнулась я. – А мы только это и проходили: «Средь мира дольного, для сердца вольного есть два пути. Взвесь силу гордую, взвесь волю твердую – каким идти? Она просторная, дорога торная, страстей раба, по ней громадная, к соблазну жадная идет толпа…» Еще «Манифест коммунистической партии»…
Погрузившись в воспоминания, я на несколько мгновений отвела взгляд от своей парочки. Вернувшись к реальности, увидела, что Игорь порхает пальцами над айпадом. И вдруг… он начал глуховатым выразительным голосом читать вслух с экрана: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли…»
Алина слушала, вытянув шею.
Они поднялись синхронно, будто по какому-то не слышному для меня сигналу:
– Спасибо, мы пойдем.
– Да погодите вы, ребята… Что вы?..
– Спасибо. И то стихотворение, Игорь… я запомнила, найдем…
Они ушли. Я смотрела им вслед в полном ошеломлении. Что это было?!
Профессия – инвалид
Коллега позвонила поздно вечером. В ее голосе отчетливо слышалась тревога. Видимо, из-за этой тревоги она говорила прямее, чем обычно принято в обществе «культурных людей»:
– Катя, мне нужна ваша помощь или хотя бы совет. Все традиционные пути мы уже попробовали. А у вас порою мозги работают как-то вывернуто, как кофта наизнанку, вдруг вы что-нибудь придумаете? Его зовут Илья…
Я тоже встревожилась. Коллега много лет работает с семьями, где есть «тяжелые», психически больные дети. Помимо основной деятельности, у нее – что-то вроде клуба при одном из психоневрологических диспансеров. Там регулярно бывают всякие мероприятия, концерты, игры, просто чаепития и общение. Многие из ее детей уже выросли, но продолжают посещать это пространство, потому что после окончания спецшколы (для тех, кто мог учиться) это зачастую единственная площадка их социализации. Я несколько раз бывала на заседаниях ее клуба. Помимо постоянных «профильных» посетителей, там всегда много молодых волонтеров – студентов, начинающих психологов, просто сочувствующих ее делу людей, готовых что-то показать больным ребятам, как-то их развлечь, чему-то обучить, помочь. Я искренне восхищаюсь гуманизмом всей этой деятельности, но при том мало что понимаю в психиатрии и не особенно увлекаюсь групповой психотерапией. Если уж лечащий психиатр и коллега с ее опытом зашли в какой-то тупик, то чем смогу помочь незнакомому мне Илье я? Вероятнее всего, ничем.
– Так что же с Ильей? – услышала я свой собственный голос.
– ДЦП (детский церебральный паралич. – Авт.) с эпилептическим синдромом. Руки и голова работают относительно хорошо, если учесть диагноз. Ходить немного может, но в основном передвигается в коляске. Сейчас эпилепсия под контролем, уже несколько лет не было ни одного приступа. Характер с детства очень тяжелый, эпилептоидный. Склонность к депрессиям. В детстве говорили даже об аутизме (были эхолалии, стереотипные движения), но, по-моему, совершенно напрасно. Позже – обычное занудство, умственная жвачка, может быть, легкая паранояльность…
– Симпатичный юноша… – усмехнулась я.
– Да. Абсолютный слух. Закончил пять классов музыкальной школы по классу фортепиано. Сам сочиняет музыку. Учился дома по обычной программе, закончил девять классов практически на одни пятерки. Увлекается историей и философией, делал в нашем клубе интересные доклады, играл в нашем историческом театре…
– А сейчас?
– Отказывается от всего. Тяжелейшая депрессия, не поддается никакой фармакотерапии. Впрочем, мать подозревает, что таблетки он попросту выбрасывает. К нам не ходит, хотя много лет это было единственное место, где он как-то оттаивал. Уже была одна попытка суицида – демонстративная или нет, никто не понял, все-таки он плохо двигается… Когда откачали, сказал: простите за напрасное беспокойство, в следующий раз я буду аккуратней готовиться. В общем, я знаю его почти 10 лет, и вот он уходит… – теперь в голосе коллеги слышалось почти отчаяние.
– А я-то чем тут могу помочь? – грубовато спросила я. – Встреча со мной перевернет его жизнь и излечит от депрессии?
